Поиски прошлого, впечатления от настоящего, мнения о будущем

Фёдорыч пишет: - Есть книга «Синие шинели». Где-то 70-х годов издания. Про милицию. Издавалась в Алма-Ате. Там есть кое-что и о Якшинском восстании, конечно, глазами коммунистов. А вообще, ведь был геноцид казачества . Истребление казаков - дело рук Троцкого. На Дону целыми станицами уничтожали.

«Синие шинели»: "Главный штаб восстания 1921г. находился сначала в Кокчетаве, затем в Сандыктаве, и, наконец в одной из самых контрреволюционных станиц - Лобаново. Этим крылом повстанческого движения руководил Пелымский, казачий подполковник станицы Нижне-Бурлукской, а всем фронтом командовал подхорунжий, уроженец станицы Якши-Ягизставской кулак Федотов"

Не знаю как послать, поэтому пытаюсь здесь. Вот рассказ, который написала моя сестра со слов нашей бабушки Екатерины Михайловны Леонтьевой (в девичестве Потаниной). Фотки конечно на "влезут":


У нас нет документальных свидетельств, где и как воевал в первую мировую мой дед Григорий Леонтьев. Но с юных лет помню я казацкую песню, которую пела мне бабушка Катерина:

«Не вейтеся чайки над морем,
Вам, бедные, некуда сесть…
Летите в Сибирю далеку,
Несите печальную весть:

В той Пруси далекой Восточной
Наш корпус врагом окружен,
Там бьются проклятые немцы
С четвертым Сибирским полком…»

- Это о деде твоем песня, - говорила мне бабушка,- он как раз в четвертом полку служил.
Позже, когда я начала писать историю семьи, мой брат Борис нашел в Интернете историю гибели 20 корпуса 10 Российской армии, в состав которой действительно входил 4-й сибирский казачий полк под командованием войскового старшины Власова. Пробился ли полк из окружения, остается только догадываться, но деду Григорию посчастливилось тогда спастись. Он погиб позже, более ужасной смертью.
Россия вступила в войну в августе, в самую страдную пору, когда хлеба стояли еще на корню и уже пе-резрели: казалось, вот-вот начнут осыпаться. Но… на то казак и родился, чтоб Царю пригодился! Когда вой-сковой атаман, находившийся посто-янно в столице Сибирского казачьего войска городе Омске, издал приказ о всеобщей мобилизации, под ружье встали все, кому было положено, то есть казаки не только первой, но и второй и третьей очереди.
Григорий Леонтьев подпадал под третью очередь, а значит, надо было собираться на войну. Вынув из-за божницы припрятанные там кое-какие сбережения и прибавив к ним выручку от проданных сена да махор-ки, он по-хозяйски разделил деньги на две части, отдав половину жене. Ей надо было прокормить двоих детишек. Да и третий уже под сердцем бился.
Надеялся Григорий, что баба справится с уборкой хлеба. На худой конец, за не-большую плату наймет стариков, остающихся в станице. На остальные деньги прику-пил себе «справу»: новую щеголеватую форму, фуражку с красным околышем, острую казацкую шашку, да шинель с бешметом, хоть и не новую, но вполне крепкую. Винтовка да пика с флюгером, да овчинная папаха остались у Григория еще с действительной. Да и конек в хозяйстве нашелся: низкорослый мохнатый «киргиз» - трехлеток. Был он неказист, но вынослив и неприхотлив. За эти качества и уважали сибиряки киргизских лошадок, используя их и в полевой работе и в военном деле.
Прощание с семьей было недолгим. Приобнял по-мужски девятилетнего Минь-ку, глянул ему в глаза:
- Мотри, за мужика остаешься…
Щелкнул по носу озорную Ельку:
- Не балуй тут, матери помогай…
Прикоснулся пересохшими губами к жениной щеке:
- Ты давай тут как-нибудь управляйся, да не перетружай себя, дитя береги… Я, чай, недолго воевать-то буду.
Катерина без слез перекрестила мужа:
- Ступай с Богом. Не думай о нас.
Ухватившись рукой за стремя, Катерина проводила мужа на станичный плац, где уже собралась толпа всадников и их плачущих жен с ребятишками.
Но вот запел рожок, забегали люди, заволновались лошади, сбиваясь в кучу. Зычный голос станичного атамана быстро всех успокоил. Колонна казаков, разбившись по три всадника, медленно стала разворачиваться, выравниваться, и вот уже до сотни человек направили своих коней к околице. В первых рядах молодой, еще безусый, казачок высоким, но сильным голосом затянул песню:
Верно службу мы служили,
Как клялись перед крестом…
И тут же вся сотня дружно подхватила:
Присягнув, не изменили
Перед Богом и Царем
Песня становилась все глуше, затихал топот копыт. Пока не скрылся за невысо-ким холмом последний флюгер на пике, казачки молча стояли на краю станицы, глядя на оседающую пыль.
Казаков из Якши сначала погнали в станицу Кокчетавскую – центр 1-го отдела Сибирского войска. Там, собрав всех служивых из округи, направили их в Омск, где ждал сбора войска не менее, чем из 9 полков войсковой атаман. Затем всех: вместе с лошадьми, фуражом, продовольствием - погрузили в теплушки поездов и повезли на запад.
К январю 1915 года Григорий Леонтьев оказался со своими сотоварищами в со-ставе 4-го Сибирского казачьего полка 20 корпуса 10-й Российской армии, ведущей довольно успешные бои на подступах к Восточной Пруссии. Полк пока не потерпел ни одного поражения, потрясая германцев силой и красотой своего натиска, когда сибирцы, слившись со своими скакунами в единое целое, словно обретя крылья, летели на врага, сея вокруг ужас. Григорию попервости казалось, что так оно и будет всегда, и война, словно веселая, хотя и опасная, игра, привлекала его. Он был бодр, улыбчив, не чувствовал неудобств походной жизни и верил, что еще месяц-два и закрутятся колеса железнодорожного состава в обратную сторону, возвращая его в привычную жизнь к статной молодой жене.
Однако к концу января все переменилось. Неумелое командование, незнание командирами 10-й армии истинного положения дел, переоценка предыдущих успехов, да еще неудачное стечение обстоятельств привели к трагедии: 20-й корпус оказался в окружении в болотистых лесах под польским городом Августовым…Помните?
…В той Пруси далекой, Восточной
Наш корпус врагом окружен…
Усугубляло положение и то, что мягкая европейская зима точно взбесилась: вдруг ударили крепкие морозы, да еще с сильным северным ветром и снегопадом - на-стоящий снежный шторм на полтора аршина заваливший дороги. Заносы достигали высоты в сажень и потому железнодорожные поезда встали, тем более не могли про-биться сквозь снег немногие маломощные автомобили. Несчастные лошади, едва вы-таскивая обледенелые ноги из жесткого наста, пытались выволочь из снежного плена обозы и артиллерию, но и они вынуждены были остановиться. Лишь неприхотливые, привыкшие к морозам и скачке по глубокому снегу казацкие кони, пока еще чувствовали себя вполне сносно, и казаки, спешившись, пытались помочь обозам. Чутье бывалых воинов, не раз попадавших в переделки, подсказывало Григорию и его соратникам, что не всем им суждено вырваться из этого огненного кольца.
В начале февраля стало ясно, что 20-й корпус обречен. С каждой стычкой силы русских таяли. Германцы атаковали со всех флангов, но заключенное в небольшое про-странство вместе с обозами русское войско не могло ни развернуться, ни перегруппи-роваться. Стихийно возникающие контратаки захлебывались, хотя единственным спа-сением для корпуса был прорыв окружения.
Однако корпус умирал, но не сдавался. Чтобы знамена и штандарты не попали к врагу, их закапывали в землю или, сорвав с древка, обматывали вокруг туловища. Под огнем вражеских батарей в этом котле смерти не было видно поднятых рук, никто не молил о пощаде, не выбрасывал белых флагов. Со всех сторон раздавался грохот взры-вов, стоны раненых, отчаянный, злой, страшный мат артиллеристов.
Как спасся из этого котла мой дед, Григорий Леонтьев, я не знаю. К сожалению, в документах, с которыми мне довелось ознакомиться, ничего не говорится о судьбе 4-го Сибирского казачьего полка. Лишь в перечне боевого состава 20-го корпуса за 25-27 января 1915 года этот полк упоминается во главе с командующим войсковым старши-ной Власовым. А вот, после 6 февраля, когда шли последние бои 20-го корпуса, ни в одном из перечней уже нет записей ни о самом полку, ни о его командующем. Думаю, именно в эти дни они попытались прорваться из окружения, и кому-то это удалось. Со-хранились имена многих офицеров и солдат, прорвавшихся сквозь кольцо германских войск. Среди этих имен, например, и казак 4-го Сибирского полка Кучма. Мог быть в этом списке и мой дед Григорий.
Перед глазами встает такая картина: сибирцы решили пробиваться сквозь ужа-сающий огонь немецкой артиллерии и ураганную дробь пулеметов. Они понимали, что обрекают себя на верную гибель, но иного выхода не видели. Оседлав своих низкорослых лошадок, казаки собрались возле командира полка войскового старшины Власова:
- Ребята, рассыпаемся в цепь, как можно шире. Наше спасение – скорость. Ло-шадей не жалейте, авось, вынесут… Бог даст, пробьемся, - напутствовал своих подчи-ненных Власов.
Остатки казачьего полка под неумолчную канонаду с обеих сторон лавиной хлынули к немецким позициям. Григорий скорее почувствовал, чем увидел, что и справа и слева от него кони вместе со всадниками, словно споткнувшись, начали боком заваливаться на землю. Ему везло. Он чувствовал своего «киргизца» как себя самого. Словно мифический кентавр мчался он навстречу судьбе, оскалив рот в непроизвольном крике:
- А-а-а!
- А-а-а-а! – откликались уцелевшие его товарищи.
Навстречу Григорию со свистом летели пули. Он ощущал поток воздуха, исхо-дящий от них. Но пока и сам он и конь были целы. Они успели доскакать до вра-жеской цепи невредимыми и в первого же, попавшегося ему навстречу, германца Григорий воткнул пику так глубоко, что силой инерции едва не был выбит из седла. Он даже не успел рассмотреть своего противника и, вытащив пику из его тела, тут же нацелился на другого немца, поразив его в шею. И в тот же момент Григорий почувствовал, что конь его заваливается на правый бок. Он стремительно соскочил с коня, не дав ему возможности придавить всадника к земле.
Пешему пика была бесполезна. Отбросив ее, Григорий выхватил шашку, соби-раясь подороже продать свою жизнь. Ориентируясь на вражеские мундиры, он рубил шашкой направо и налево, не видя лиц, не чувствуя ни страха, ни жалости, а лишь одно стремление: прорваться. И он уже почти прорвался, когда шальная пуля догнала его. По спине словно кто-то ударил палкой, свет померк в глазах и он упал навзничь уже ничего не помня и не видя. Последнее, что услышал Григорий, был жалостный крик чайки, неизвестно, как и зачем попавшей в этот лес.
Его, едва живого, подобрали, спустя два дня, санитары артиллерийской бригады 10-й армии, все же пытавшейся придти на выручку попавшим в окружение. Но громо-вые раскаты русских батарей прозвучали погребальным звоном над могилой 20-го кор-пуса в августовских лесах.
Так я закончила свою фантазию об участии деда моего, казака 4-го Сибирского казачьего полка, в боях в Восточной Пруссии. И допускаю, что так оно и было. Ведь как-то же вырвался он из этого ада.
Последний бой 20-го корпуса, его попытки прорыва, германцы считали «чистым безумием». Это лучшая похвала врага, называющая вместе с тем сам прорыв «героическим подвигом».
Катерина терпеливо дожидалась мужа. Ей, казачке, к этому было не привыкать. Если в первый год пришлось тяжеловато без мужицких рук, да с новорожденным сыном на руках, то позже в станицу пригнали пленных австрийцев и распределили их по тем домам, где совсем не было мужиков. Кое-кто из казачек, заскучав по мужским объ-ятиям, позволял себе многое с бравыми «австрияками». Однако Катерина характером была строга, если не сказать сурова, да и мужа своего любила. И хотя не один загра-ничный «кавалер» заглядывался на статную, крепкую фигурой, Катю, она только смея-лась над ухажерами да говорила соседкам:
- Куда им до моего Григория! На коняке проскакать не умеют, трясутся, как пус-тые мешки.
Правда, ожидание затягивалось. Первые два года от мужа не было ни слуху, ни духу. Жив ли? Вести с фронта шли страшные, но Катерина не верила им. Потом стали возвращаться покалеченные, раненые казаки. Кто-то видел Григория живым. Наконец, после отречения царя, дождалась и Катерина своего мужа.
Встретила сдержанно, таков был у нее характер. Только блеск в глазах и дрожа-щая на губах улыбка выдавали ее радость. Трое детей повисли на шее отца. Михаилу шел 12-й год, Елька была года на три помладше. Да и родившийся без отца Тимофей уже давно топал самостоятельно: на третий год мужику перевалило.
Жизнь покатилась по привычной колее. Снял казак папаху, снял шинель, пове-сил на стену пику да шашку, припрятал в дальнем углу винтовку… Взялся за соху, да за сеялку. Где-то там в Москве, в Петербурге менялись власти, свергались правительст-ва, шла война… Казаки не думали об этом, им казалось обойдут их напасти стороной. У них еще держался извечный уклад жизни: в станице правила своя казачья власть – самоуправление. Подчинялись станичному кругу, местному атаману, да слушались своих стариков. Воевать, неведомо за что, не желали. Царя, которому присягали, боль-ше не было, он сам предал их, отрекшись от престола. Наезжали в станицу разные аги-таторы, только казаки стояли на своем:
- Наше дело хлеб растить, да вас тем хлебом кормить.
Катерина вновь была беременна, но незадолго до родов первое тяжкое горе пришло в их семью: умерла от скарлатины единственная и любимая дочь Елька, мам-кина помощница. Врачей в станице не было, спасти Ельку было некому. Горе это было для Катерина неизбывным. Отсидев ночами возле мечущейся в жару Ельки, а затем, отнеся ее на кладбище, Катерина словно лишилась души. Тогда она впервые почувст-вовала, что стала глохнуть. Шустрая любимица Елька так и стояла перед глазами. И лишь рождение третьего сына, Гавриила, Гани, немного отвлекло ее от горестных дум.
Ганя появился на свет 3 апреля 1919 года. Здоровый крупный мальчик порадо-вал отца:
- Добрый казак будет!
А между тем на всю станицу надвигалась страшная беда.
В конце 1918 года белое движение в Сибири возглавил адмирал Александр Кол-чак, которого вскоре белые провозгласили Верховным правителем России. Омск – столицу Сибирского казачьего войска адмирал сделал своей столицей.
Став Верховным правителем, Колчак объявил свою программу:
«Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и уста-новление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру».
Однако «прекраснодушный» Колчак, как пытаются его сейчас представить, не смог предотвратить в своих войсках ни мародерства, ни пыток и истязания пленных, ни издевательств над населением. Войска разбегались, и в этом признавался сам Колчак:
-Войска бегут, войска не хотят сражаться. Я объявляю призывы, они не удаются- само население виновато в на-ших неудачах. Большевики побеждают не потому, что они сильны, а потому, что мы слабы…
И он снова и снова рассылал сво-их эмиссаров по казачьим станицам, пы-таясь мобилизовать казаков в свои ряды. Но большинство казачества воевать не хотело. По Западной Сибири прокати-лась волна карательных мер, и адмирал Колчак не мог не знать об этом.
Однажды утром, чтобы застать всех дома, отряд колчаковских «эмисса-ров» прискакал в Якши-Янгизстав. Раз-говора по-доброму не получилось. Часть казаков, правда, поддалась на уговоры, остальных согнали на станичный плац с помощью нагаек да под угрозой оружия. У станичников же к тому времени из оружия остались только шашки да пики.
На плацу зачитали указ Верховного правителя России адмирала Колчака о всеобщей мобилизации. Под охраной погнали всех в Омск – колчаковскую столицу. Однако до Омска новобранцев не довели. Часть из них, в том числе и мой дед Григорий, ночью сбежала, обманув выставленных караульных. Хватились их хоть и не сразу, но очень скоро. Беглецы, к сожалению, не придумали ничего лучшего, как вернуться в родные края. Туда же послали за ними хорошо вооруженную и многочисленную погоню. О том, что произошло дальше, я написала рассказ по воспоминаниям бабушки Катерины.
Домой беглецы не пошли, схоронились за озером в надежде, что там их искать не будут. А к бабам своим погнали гонцов за харчами.
Погоня не заставила себя ждать. На рассвете давешний отряд был тут как тут. Не найдя казаков в станице, колчаковские посланники согнали на плац казачек. Особо зверствовать не стали, лишь нагайками прогулялись по спинам баб, а затем развернули коней в обратный путь.
Отгремел цокот копыт, и пришлые исчезли в степной пыли. Станица замерла в тревожном ожидании. «Найдут или нет наших мужиков?» - казалось, вопрошал каждый дом. В окнах трепетали ситцевые занавески, за которыми то и дело мелькали платки казачек, с тоской смотревших на пустынную улицу. Судя по тому, что клубок пыли, вздыбленной конскими копытами, все быстрее удалялся вдоль берега озера, не сворачивая в степь, в станице нашлась подлая душа, которая подсказала в какой стороне нужно искать казаков. Мертвую станичную тишину не нарушали даже детские голоса. Ребятишки разбрелись по избам и вместе с матерями молча ожидали, как решится судьба их отцов. И лишь над озером тревожно и жалобно кричали чайки.
Ближе к вечеру где-то у околицы раз-дался топот одинокого коня, и тонкий бабий голос заверещал что-то, захлебываясь, и вдруг перешел на нечеловеческий вой. У Ка-терины, которая молча сидела на лавке, опустив на колени большие тяжелые руки, сердце трепыхнулось в груди, как птица, рвущаяся из силков, и, словно оборвавшись, покатилось куда-то вниз. Схватившись за грудь, она пересилила себя, быстро встала и лихорадочно начала собираться. Отыскав на лежанке крепкий мешок, положила туда свернутую рогожу, бросила веревку и завер-нутый в полотенце рыбацкий нож, чистое тряпье. Руки и губы у нее тряслись, но она этого не замечала. Задумалась на минуту, как лучше попасть на тот берег озера: верхом на лошади вдоль берега легче, но дальше на десяток верст, на лодке напрямик – быстрее. Вскинула на плечо припрятанные на дворе весла и почти бегом выскочила на улицу. Где были ее дети, она не помнила и не видела, не вспомнила даже о малом: кормила ли его нынче, где оставила… И вдруг, услышав его надрывный плач, как будто успокоилась, сосредоточившись на одном – на том, что ей предстояло сделать в эти оставшиеся до заката часы.
Бабий вой не стих. Он как бы разлился по всей станице и многократно уси-лился. От каждой избы провожали женок на берег, к лодкам за страшным грузом.
Катерина не помнила, как доплыла. Видно, она очень торопилась, потому что руки ее были в кровавых мозолях. Втянув лодку подальше на песок, она вслед за дру-гими казачками поднялась на невысокий берег. Впереди высилась огромная каменистая сопка. Между сопкой и озером нашли они своих казаков. Молча стояли, не в силах сдвинуться с места.
Жаркое степное солнце потрудилось на совесть: тошнотворный запах тлена ви-сел над травой и редкими кустами ивняка. Под ногами Катерины было кровавое меси-во. Отдельно от тел лежали руки, ноги, головы без глаз. Вместо глаз зияли черные ды-ры. Оскаленные страшные рты как будто захлебнулись в последнем крике. Тела были изуродованы до того, что одежда потеряла свой цвет и форму и не могла помочь в по-исках. Понурые, тихо всхлипывающие бабы разбрелись по полю сечи, наклоняясь над человеческим мясом. И время от времени возникающий вой давал понять остальным, что одной из них повезло, и она нашла то, что искала.
Тошнота от трупного запаха то и дело подкатывала к горлу, но Катерина упорно, шаг за шагом, обходила это страшное поле, засеянное человеческими останками. Иногда ползла на коленях, ощупывая куски тел, пытаясь отыскать ту единственную примету, которая указала бы: вот он, ее Григорий. Она не чувствовала, что лицо ее было мокро от слез, руки липкими от казацкой крови, от крови намокла и отяжелела суконная юбка. Она не заметила, где и когда потеряла платок. Тяжелый узел волос распустился, и предвечерний ветер с озера трепал ее косу. Катерина не помнила, в который раз она обходила этот клочок окровавленной земли, когда начало быстро темнеть. Последним взглядом окинув луговину, она молча перекрестилась, поклонившись остающимся здесь, неузнанным мертвецам: «Господи, прими их души грешные и упокой их… И моего Григория тоже…» И показалось ей в вечерних сумерках, что туманное марево, застывшее над степью, вдруг вздрогнуло и поплыло тихонько вверх.
- Прощай, Гриша, - прошептала она одними губами.
Возвращалась в лодке уже по темну. Справа и слева от нее скрипели уключины, слышался плеск весел. Вой прекратился. Бабы гнали лодки молча, думая каждая о сво-ем. Катерина испытывала странную раздвоенность: горюя о погибшем муже и в то же время надеясь, что Господь уберег его от этой мясорубки и он спасся. И молилась об этом.
Когда она вошла в дом и засветила лампу, от окна к ней повернулся 14-летний Михаил, взглянув на нее синими отцовскими глазами. Пятигодовалый Тимка тоже не спал и, приткнувшись в углу на лавке, со страхом глядел на мать. Только Ганя посапы-вал в своей скрипучей зыбке. Братья, уставшие от его крика, догадались напоить его молоком. В глазах Михаила застыл немой вопрос.
- Не нашла, - сказала, как выдохнула, Катерина и отворила заслонку печи, где с утра томилась похлебка:
- Ешьте вот, небось голодные…
- Сытые мы, - с укоризной откликнулся Мишка.
И только тут она увидела, как он за день осунулся, почернел лицом и словно бы стал старше на 10 лет. Она устало села на лавку. Из глубины души ее вдруг всплыли слова песни: «Не вейтеся чайки над морем».

«Не вейтеся чайки над морем», - так я назвала свой рассказ, посвященный деду: о том, как он выжил и вышел из окружения в Восточной Пруссии и погиб страшной смертью почти у порога родного дома.

Обращаюсь к Федорычу как к модератору: ну если не сайт то хотя бы страница отдельная на этом сайте "Якши-Янгизстав". Просим очень.

Федорыч, а всетаки "шарик" наш очень маленький! Везде можно встретить земляка или знакомого. Когда то я побывал в Якши, когда то Вы были в нашем городе.
По поводу нашей истории хочу вот что сказать: когда-то моя сестра загорелась идеей написать родословную нашей семьи. Оказалось очень интересное занятие. А еще
очень нужное. За свою жизнь я понял одну вещь: история написанная политиками и историками это по большей части вранье приспособленное под нужды конкретных
политиканов, существующего строя, правящих партий и т.д.. Только история сохраняющаяся в памяти народа является истинной. Сейчас в СМИ, в школах, везде где можно перевирается история в угоду правящей верхушки, так же как было в советский период, так же как было при Романовых. Вобщем всегда. Хочу чтобы мои потомки
знали историю по конкретным воспоминаниям своих предков. Зная о жизни своих родителей, дедов и прадедов, они смогут более точно и непредвзято судить и об истории нашей Родины. Ведь предки наши хотели нормальной жизни для себя и для других. А за белых, красных, зеленых и прочих они воевали просто потому, что те или другие умели убедить их в своей правоте.
Мой дед Григорий не хотел и не воевал ни за белых ни за красных. Немногие вернувшиеся живыми с Германского фронта после мясорубки в которой погиб почти весь
20-ый корпус, они хотели только одного жить, сеять хлеб, растить детей. Сначала, по расказам бабущки, станичников мобилизовали красные но большинство из них сбежало и вернулось в станицу. Затем пришли колчаковцы и что произошло тебе теперь известно.
Вообще то я считаю любых политиков просто мошенниками, то чем они занимаються - это манипулирование людьми с целью достижение собственной выгоды. А это и есть мошенничество. Просто политика это узаконенное мошенничество.
Поэтому я и рад появлению Вашего форума, где с нормальными людьми, не безразличными к жизни и своей истории, можно обсудить любые вопросы

Здравствуйте дорогие Якшинцы!
Уже неделю не могу оторваться! Читаю, смотрю копирую, сохраняю все что можно. Ладно бы только дома Подчиненные на работе который день наблюдают: начальник сидит тихо, в комп уставился, клавишами клацает, да еще и глаза влажные. Никого не гоняет, не распекает, за спиной не стоит, с работой не напрягает. Думаю Вам от них огромное спасибо
Федорыч, по поводу окуньков: в мой единственный приезд помню мы с отцом тоже "напушили" их рюкзака три (это в сушеном виде), но, конечно не только их. Ловили с лодки, у тебя здесь где-то есть фотография пары рыбачков на лодке - такая тоска взяла: как мы тогда с отцом. А еще запомнилось как мы в лодке сидим а над нашими головами стая якшинских домашних гусей с высокого берега на воду летит. Я тогда впервые в жизни увидел, что домашние гуси так высоко взлететь могутю. По этому поводу я твою фотку с якшинским гусем тоже скачал.
Еще запомнилось как мы с дядей моим Генадием Потаниным ездили из Якши на мотоцикле "Урал" к нему на рудник в Красногорск.

Фёдорыч пишет: спасибо за идею, брат. Закончу работу со списком погибших в ВОВ, выберу время, обязательно займусь "раскруткой" Якшов

Иван, почему только ВОВ? Мой дядя Леонтьев Тимофей Григорьевич, уроженец Якши погиб в 1939 на реке Халхингол. Я думаю, якшинцы воевали не только в Гражданскую и ВОВ, но и с японцами и в финскую, да и в современных конфликтах тоже.