Леонтьевы. История одной якшинской семьи.

Около трех месяцев добирались они до далекого Забайкалья: через горы и реки, сквозь тайгу. Впервые попали на железную дорогу и этот бесконечный путь запомнился на всю жизнь. Выросшие в степи, они многое видели впервые и не представляли себе, как приживутся в лесных и горных краях. По дороге случилась с ними большая беда: у Катерины украли ножную швейную машинку. Пока молодежь ходила на разведку насчет дальнейшего пути, Катерина с вещами осталась у вокзала. Положив на машинку голову, она уснула. Воры осторожно переложили ее на узлы с тряпьем, да и были таковы, прихватив машинку. Проснулась Екатерина Михайловна, а машинки нет. Погоревала, поплакала, да ведь не вернешь обратно.
Кое-как добрались до Сретенска вчетвером: Мария, конечно, была с ними. Забайкалье поразило наших путешественников не только природой: нависающими над головой величественными скалами, горными отрогами, густой непроходимой тайгой, чистыми, быстрыми речками, родоновыми источниками - но и тем, что здесь не знали голода. Картошки, овощей было вдоволь, во дворах полно скотины и птицы. Люди приветливы и добродушны. Обуты в ичиги (сапоги из грубой кожи без подошвы) либо в валенки-катанки. Одно плохо: почти все, в том числе и женщины, курили самосад, а многие крепко выпивали.
Михаил встретил мать с братьями тепло. Жена его, Надежда, тихая, скромная и работящая, тоже приветила новую родню. Катерина впервые увидела свою старшую внучку Пану. Однако в Сретенске они жить не остались. Тимофея и Ганю взбаламутили слухи о Забайкальском «Клондайке» - небольшом поселке Балей, который находился километрах в 150 вверх по Шилке. По всему Сретенску шли разговоры о том, что возле Балея геологами найдено много золота и там открывают прииск за прииском. Маленький поселок переименовали в город и туда хлынул народ. Поехали в Балей и Катерина с сыновьями и снохой.

Михаил, однако, остался жить в Сретенске…. В 1934 году Надежда родила ему долгожданного сына. Вторые роды оказались для нее смертельными: сын выжил, погубив мать. Смерть Нади, которую он любил без памяти, стала для Михаила трагедией. Он много плакал и часто ночевал на могиле любимой. Сына, названного Геннадием, отвез в Балей и сдал на руки невестке Марии, которая почти одновременно с Надеждой родила первенца – дочь Нину. Молока у Марии хватило на обоих детей.
А Михаил все тосковал и часто бывал на кладбище. Там-то его и заприметила Арина, женщина лет на 8-10 старше Михаила, обремененная своими двумя детьми…. Ей понравился рукодельный мужик, живущий в богатом просторном доме, и она быстро прибрала его к рукам, войдя в дом полноправной хозяйкой. Сына Геннадия из Балея забрали. Но крепко выпивающая и курящая самосад Арина и своим-то детям особого внимания не уделяла, не стала она матерью и для Паны с Геннадием. Так и росли они без материнской любви и ласки.

Между тем в Балее семья Катерины Леонтьевой, наконец-то, обрела свою землю обетованную. Уже женатый переросток Тимофей поступил в вечернюю школу и одновременно на работу коллектором в рудник. Бог одарил его талантом: очень быстро экстерном он закончил десятилетку. Его пригласили на работу в редакцию газеты «Стахановец». Дело это полюбилось ему. Видно обладал Тимка недюжинными способностями и вскоре научился фотографировать, стал фотокорреспондентом. К тому времени у него уже было двое детей: дочь Нина и сын, которого он как и Михаил назвал Геннадием. Нина вспоминает:
«Помню отца в красивом костюме, белой рубашке с галстуком. По городу он ездил на велосипеде и всегда возил с собой фотоаппарат с деревянным штативом. Для того, чтобы кого-то сфотографировать, он ставил штатив на землю, на штатив - фотоаппарат, голову засовывал в черную мешковину и, смеясь, говорил:
- Смотри, сейчас птичка вылетит!..
За умение фотографировать, за то, что работал в газете, его многие уважали в городе, хотя, как потом стало ясно, не всегда искренне. Веселый, жизнерадостный, общительный, папа имел много друзей, приятелей, знакомых. С удовольствие занимался в ОСОАВИАХИМЕ – так называлось общество содействия армии, авиации и чему-то, связанному с химией, по-моему, химзащите какой-то. Это позволяло ему прыгать с парашютом, и не только с вышки, но и с легких самолетов. Однажды он пошутил над нами, обсыпав наш дом прямо из самолета обрывками бумаги.»

Слева семья Михаила Леонтьева: сам Михаил, жена Надежда и дочь Пана. Сретенск.



Работники ГРС «Балейзолото». Лежит справа Тимофей Леонтьев. 1934г.

В редакции у Тимофея был свой большой кабинет, где постоянно толклись люди. И Нина, любившая прибегать к папе на работу, неизменно получала от кого-нибудь конфету или шоколадку.
Катерина Михайловна вместе с младшим сыном Ганей (моим отцом) жила в семье Тимофея. Нянчила детей, варила, стирала, шила. Обшивала семью, шила на заказ. Этим и зарабатывала. В доме она была полной хозяйкой. Тихая невестка Мария во всем подчинялась ей, да и, кроме того, Мария целый день работала на приисках. Поэтому они жили дружно, бабушка любила свою скромную сноху. А вот с Тимофеем мать постоянно ссорилась. Характер у Катерины был «казацкий», а вернее «атаманский». Когда Тимофей решил вступить в партию, мать встала на дыбы:
- С сатанинской силой связаться хочешь?! Они испоганили мою жизнь, порушили казаков… Революцию выдумали!... Это не революция, это переворот, подстроенный дьяволом, чтобы всех нас погубить!...
Удивительно, но в то страшное время никто не донес на нее, она осталась цела. Ну, а Тимофей только посмеивался над матерью, а делал все по-своему.
Внуков Катерина любила без памяти. Она молилась за них за печкой, укрывая свои иконы тремя занавесками, чтобы никому чужому они не попались на глаза. Молилась истово за каждого из них, стараясь уберечь от бед.



Фотография из семейного архива. Семья Тимофея Леонтьева: мать Екатерина Михайловна, жена Мария, дочь Нина и сын Геннадий. Балей.

Ну, а Ганя, Гавриил – самый младший сын к 1938 году закончил десятилетку, тоже большей частью экстерном, потому что начал подрабатывать на приисках. Труд этот был тяжелый, но сам факт, что ищут и добывают они золото, увлекал. Однако после окончания школы Ганя захотел учиться дальше. Выбор пал на педагогический институт. Ближайший был в Чите. Чтобы облегчить себе поступление в ВУЗ, Ганя попросился на работу в школу. Его взяли старшим пионервожатым в Балейскую среднюю школу № 5. А через два с небольшим месяца, 25 октября 1938 года, он был зачислен на 1-й курс факультета русского языка и литературы Читинского педагогического института, и Ганя переехал в столицу Забайкалья – город Читу. Это было его первое расставание с матерью, с семьей.



Справка о работе Гавриила Леонтьева пионервожатым в школе №5 г. Балея.

Началась веселая и трудная студенческая жизнь. Понимая, что ожидать помощи от братьев, обремененных семьями, было, по меньшей мере, стыдно, Ганя подрабатывал, как мог. Но и в институте, кроме учебы, у него было много обязанностей. Отец мой был человеком коммуникабельным, притягивал к себе людей. Еще в 1935 году вступив в комсомол, он в институте ушел с головой в комсомольскую работу. У 19-летнего Гани было немало талантов: он хорошо рисовал – его сразу задействовали в выпуске стенгазеты – он играл на гитаре, пел, читал стихи - и сразу стал активным участником художественной самодеятельности… Поэзия захватывала его. К тому времени в среде сибирской молодежи стал хорошо известен иркутский поэт Иосиф Уткин. Его стихи были настолько созвучны Ганиной душе, что Уткин стал одним из любимейших его поэтов. Несколько стихотворений, особо тронувших его, папа часто читал потом мне.

Подари мне на прощанье
Пару милых пустяков:
Папирос хороших чайник,
Томик пушкинских стихов…

Жизнь армейца не балует,
Что ты там ни говори!..
Я б хотел и поцелуи
Захватить, как сухари.

Может, очень заскучаю,
Так вот было бы в пути
И приятно вместо чаю
Губы теплые найти.

Или свалит смерть под дубом…
Все равно приятно, чтоб
Отогрели твои губы
Холодеющий мой лоб.

Подари… Авось случайно
Пощадят еще в бою.
Я тогда тебе и чайник
И любовь верну свою!


Но чаще всего я слышала от него «Заздравную песню», которая напоминала ему о войне, о фронтовых друзьях.

Что любится, чем дышится,
Душа чем ваша полнится,
То в голосе услышится,
То в песенке припомнится.

А мы споем о родине,
С которой столько связано,
С которой столько пройдено
Хорошего и разного!

Тяжелое – забудется.
Хорошее – останется.
Что с родиною сбудется,
То и с народом станется.

С ее лугами, нивами.
С ее лесами-чащами;
Была б она счастливою,
А мы-то будем счастливы.

И сколько с ней ни пройдено, -
Усталыми не скажемся
И песню спеть о родине
С друзьями не откажемся!


Папа читал мне стихи всегда с легкой улыбкой, с некоторой долей иронии, как бы стесняясь немного меня, ребенка. А вообще, талант декламации был у него смолоду.
У него был неплохой тембр голоса, хорошая дикция… Это однажды заметил кто-то из работников Читинского радио и Ганю пригласили туда диктором. В регионах местное радио начало создаваться еще в начале 30-х годов. Дело это было новое, перспективное, оно очень привлекало Ганю. До такой степени, что он решился принять участие в конкурсе по набору дикторов на Всесоюзное радио. Примером для него служил ставший потом знаменитым Юрий Левитан. Но Гане Леонтьеву не повезло, кон-курс он не прошел и остался работать на Читинском радио, продолжая учиться на дневном отделении пединститута.
Казалось, жизнь налаживалась. Все братья Леонтьевы нашли свою стезю. Мать, Екатерина Михайловна, была вполне довольна своей участью, воспитывая внуков – детей Тимофея, пока двоих, но вскоре должен был появиться и третий. Он и появился 11 мая 1939 года: еще один сын, которого назвали Анатолием.
А между тем назревали события, которые опять несли горе и ужас тысячам советских семей. Японские войска внезапно вторглись в пределы дружественной нам Монголии, которую советское правительство договором от 12 марта 1936 года обяза-лось защищать от всякой внешней агрессии. В районе реки Халхин-Гол длительное время совершались мелкие провокационные налеты на монгольских пограничников, а затем японские войска вторглись на территорию Монголии и напали на монгольские пограничные части восточнее Халхин-Гола. Оценивая обстановку, командование Красной Армии пришло к выводу, что в ближайшее время надо ждать действий более широкого масштаба со стороны японцев. В район предстоящих военных действий стали стягивать дополнительные войска.
Каждое утро, прежде, чем отправиться на работу в редакцию, Тимофей Леонтьев отводил свою пятилетнюю дочку Нину в одну из школ, где открылась, так называемая «детская площадка» - нечто вроде летнего лагеря с питанием для детей. Баловница Нина беззаботно прыгала от радости, висла на руке отца, хохотала над его шутками. Так было и в один из июньских дней. Они, смеясь и балуясь, дошли до площадки и Нина, как всегда, помахала отцу на прощание рукой. Но уже во время завтрака она вдруг по-чувствовала непреодолимое желание увидеть его. Выскочив из-за стола, она бросилась домой, но воспитательница уговорами вернула ее назад. Несколько раз порывалась девочка удрать и, в конце концов, ей это удалось. Прибежав домой, Нина увидела заплаканную мать, стиравшую белье… В детском сознании запечатлелась картина: слезы Марии капали в корыто, словно осенний дождь.
- Где папа? – строго спросил мать пятилетний ребенок.
- Папу забрали в армию, - сдерживая рыдания, ответила Мария.
С Ниной случилась истерика: громко плача, она кричала матери: «Он больше не вернется к нам, вот увидишь!» С этого момента девочка замкнулась в себе и как бы сразу повзрослела.
А Тимофея Леонтьева, фотокорреспондента газеты «Стахановец», отца троих детей, действительно прямо с работы забрали в армию, прислав за ним работника воен-комата. Ему разрешили только добежать до дома, чтобы известить жену. В тот день в Балее призвали в армию не одного Тимофея. Всех мобилизованных собрали в городском парке. А затем посадили в полуторки и под звуки духового оркестра и баянов повезли на восток, не сказав ни слова о том, что везут на войну.
В дороге было весело – об этом Тимофей написал в письме домой. Постоянно звучал оркестр, играл баян, новобранцы распевали песни. На привалах их сытно и вкусно кормили, давали и винца вдоволь. Но многие, в том числе и Тимофей, стали понимать, что все это неспроста, добром эта «веселая» поездка не кончится. А когда при-везли их в Монголию, все сразу стало ясно: привезли на войну.
Почти сразу они вступили в бой. В течение июля-августа состоялось несколько сражений с японцами, а 20 августа 1939 года советско-монгольские войска начали генеральную наступательную операцию по окружению и уничтожению японских войск в районе реки Халхин-Гол. 24 августа в одном из рукопашных боев пал смертью храбрых сын сибирского казака, командир одного из подразделений, бывший журналист и отец троих детей Тимофей Григорьевич Леонтьев. Было ему всего лишь 25 лет.
А уже 31 августа последние очаги сопротивления японской армии, вторгшейся в пределы Монгольской народной республики, были ликвидированы. Короткая двухмесячная война на Халхин-Голе завершилась победоносно для СССР. Тимофей Леонтьев посмертно был награжден медалью «За отвагу».
Когда в Балей пришла на него «похоронка», Катерина, не умевшая читать, разволновалась, увидав казенный конверт, с напечатанным на нем адресом. В конверте оказался листок папиросной бумаги. На узенькой полоске было всего четыре строчки: «Ваш муж и сын, Леонтьев Тимофей Григорьевич погиб за Родину 24 августа 1939 года в районе реки Халхин-Гол. За мужество, проявленное в боях, награжден медалью «За отвагу».
Прочитав эти короткие строки, Мария, кормившая в этот момент грудью маленького Толю, потеряла сознание, уронив ребенка на пол. В глазах у Катерины потемнело и она страшно закричала. Вместе с ней закричали дети. Трясущимися руками Катерина стала отливать Марию холодной водой и в этот момент она почувствовала, что в ушах ее будто что-то взорвалось и наступила полная тишина. Она оглохла. Навсегда. Так оглушила ее потеря среднего сына.
Нина, дочь Тимофея, вспоминала: «Про младенца Толю две несчастные женщины забыли напрочь. Он лежал на полу и громко плакал, испуганный поведением взрослых. Впоследствии этот стресс, пережитый им в младенчестве, сказался на его развитии. Он рос угрюмым ребенком, вечно чем-то недовольным, обиженным. Долго не мог ходить и пошел только после трех лет. Бабушка Катя считала: это потому, что мать кормила его «испуганным» молоком. Бабушка лечила его своими средствами: каким-то мазями, приготовленными на травах.

Фотография из семейного архива. Семья Тимофея Леонтьева: мать Екатерина, сыновья Анатолий и Геннадий, жена Мария, дочь Нина. 1940 или 1941 годы.

Жизнь семьи с гибелью Тимофея изменилась. Сначала их окружили вниманием. От государства была назначена пенсия на троих детей и на мать, т.е. на Катерину. Были выделены бесплатные места в детском саду, а зимой ребятишек пригласили на районную елку. Но, главное, дали нормальное жилье. До тех пор семья обитала в одной ком-нате саманного дома с кухней на две семьи. Дом был сырой, стоял на болоте, и Нина часто слышала, как еще до этой короткой войны бабушка ворчала на Тимофея:
- Тимка, проси другую квартиру, сухую и на горе, а то Нинка вон все болеет, помрет еще…
Но Тимофей все отмахивался. И только после его гибели к ним во двор вдруг въехала подвода, присланная из редакции газеты (она называлась теперь не «Стахановец», а «Балейский рабочий») Возчик сказал Катерине, что семье Тимофея Леонтьева выделен дом деревянный на горе, по адресу ул. Якимова 24. Катерина подхватилась, побежала осматривать дом. Видно, все ее устроило и, возвратившись, она тут же стала грузить в подводу все пожитки, как будто боялась, что дом у нее отнимут. Жена Тимофея, Мария, впоследствии прожила в этом доме ровно 50 лет. Дом она сразу же выкупила в собственность, получив за погибшего мужа три тысячи рублей.
Сегодня, к сожалению, мало кто помнит эту короткую войну, осиротившую тысячи семей. Вслед за отцом своим, Григорием, Тимофей Леонтьев ушел в небытие, не оставив после себя могилы, но оставив, как и отец, троих сирот: дочь Нину и сыновей Геннадия и Анатолия.
Постепенно отношение окружающих к семье стало меняться. Перестали навещать прежние отцовские друзья-приятели, а потом и здороваться-то стали забывать. Какой интерес у них мог быть к двум одиноким женщинам, обремененным детьми. Даже бывшие коллеги Тимофея не вспоминали про его семью, вокруг нее словно вакуум образовался.
Очень яркое воспоминание детства запечатлелось в памяти Нины, моей двоюродной сестры, о котором она мне написала:
«В сентябре 1939 года детская площадка при школе закрылась. В последний день я шла одна домой. Было очень холодно, я замерзла. С утра прошел дождь и небольшая речушка, через которую я переходила по камушкам, вдруг неожиданно разлилась и поднялась. Помню светлую воду и камни, которые были отчетливо видны сквозь нее. Я остановилась на берегу и стала ждать каких-нибудь попутчиков, которые помогли бы мне перебраться через речку. И вдруг вижу: идет хороший знакомый моего отца с женою и маленькой дочкой. Он перенес свою дочь, потом помог перейти жене. Они взяли девочку за руки и пошли своей дорогой. Я отчаянно крикнула им вслед:
- А как же я?!
Мужчина даже не оглянулся, а толстая его жена, повернувшись ко мне и пожав плечами, ответила:
- Вот уж не знаю…
Слезы навернулись мне на глаза. Я смотрела им вслед и вспоминала, как вот этот же , тогда еще добрый, дяденька угощал меня шоколадкой в папином кабинете. Когда они совсем скрылись с моих глаз, я перестала плакать и, наконец, поняла: нужно идти самой. Собравшись духом, я стала прыгать по камням, скрывшимся под водой. Вся промокшая, я вскоре была уже на другом берегу и оглянулась на реку. Какой быстрой и глубокой показалась мне она! Я посмотрела на воду и подумала: « Папы больше нет и теперь все речки мне придется переходить самой». Так кончилось мое детство. Я стала взрослой на шестом году жизни.»
Нина действительно «все речки» рано научилась переходить сама. Она росла очень самостоятельным, может быть немного «жестким» человеком и впоследствии сумела достичь в жизни достаточно высокого положения, долгие годы работая бухгалтером в Читинском облснабе. Она постоянно помогала своим братьям, поддерживала их семьи. Но это было много позже.
Когда погиб Тимофей, Ганя Леонтьев (мой будущий отец) перешел на второй курс пединститута. Гибель брата и его сделала старше. Забота о матери и о семье Тимофея теперь легла на его плечи. И хотя денег им вполне хватало, но дом требовал мужских рук, поэтому Ганя чаще старался бывать в Балее, особенно ради матери, которая очень тосковала по Тимофею.

Фотография из семейного архива. Нина Тимофеевна Леонтьева в 18 лет. II курс Торгово-кооперативного техникума в г. Сретенске

Он продолжал подрабатывать, где мог, в том числе и на Читинском радио. На подготовку к сессиям времени оставалось мало. И если первый курс он закончил с одной тройкой по основам марксизма-ленинизма (был тогда такой предмет), то в последующие годы отметка «посредственно» стала появляться в его «зачетке» все чаще. Сказывалось, конечно, и то, что частые переезды семьи с места на место не позволили ему учиться в школе регулярно и десятилетку пришлось заканчивать экстерном. Знаний не хватало, но зато упорства было с избытком: в 1942 году Ганя должен был закончить институт...

ГЛАВА 5

Я смотрю на довоенные фотографии своих близких: деда, бабушек, теток, отца и матери, их братьев – и странное чувство охватывает меня. Вот они: молодые, красивые, в свою очередь, смотрят на нас сквозь десятилетия из дальнего своего далека. Счастли-вый радостный Тимофей с молодой женой, обнимает детей. Отец с друзьями – студентами, юная мама с подругами в одинаковых белых беретах (мода такая). Все у них еще впереди – целая жизнь, наполненная счастьем, любовью, трудом. И вдруг в один день перечеркнуты все надежды.



Пана Леонтьева (справа). Февраль 1942 года. Пока еще не в армии.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Пятая война, которая не обошла семью Леонтьевых. Три из них: японская 1904-1905 года, Первая мировая и Гражданская выпали на долю Григория Леонтьева. На Гражданской войне он и сложил свою голову. На четвертой у Халхин-Гола погиб Тимофей Леонтьев. Ну, а на пятую, с фашистами, приходилось идти Михаилу с Гавриилом.

Михаила выручило его ремесло. Было ему в ту пору 36 лет. В Сретенске слыл он первостатейным мастером по сапожному делу. Вот и в армию попал по своей специальности – сапожника. Всю войну подводил мех в сапоги тыловым офицерам в одной из воинских частей.
Да так полюбился начальству, что и после окончания войны, оставили его там служить. Призвали на службу и старшую дочь Михаила Прасковью, Пану. Ее послали на Дальний Восток в зенитные войска.
1 августа 1941 года добровольцем вступил в армию и Гавриил, закончивший тогда третий курс пединститута. Но на фронт, как мечтал, Ганя не попал. Его направили сначала в Забайкальский, а потом в Сибирский военный округ, где он служил в звании сержанта заместителем политрука роты до середины марта 1942 года. Ждал назначения на фронт, а дождался возвращения в Читу. По приказу Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина все студенты, не закончившие последнего курса, были направлены в институты для завершения учебы.



Фотография из семейного архива. Гавриил Леонтьев (крайний справа) 1942 год, Забайкальский военный округ.

Последний, четвертый, курс Гавриил заканчивал в ускоренном темпе. В марте вернулся в Читу, а в начале декабря уже сдал три выпускных госэкзамена. Все вроде понятно, но один документ смущает меня:



справка из Читинского обкома комсомола, подтверждающая, что он работал в обкоме до 14 декабря 1942 года, а затем призван в РККА, то есть в армию. Странно, что в справке не указано, с какого времени он поступил на работу в областной комитет ВЛКСМ. И еще получается, что он одновременно учился и работал. К сожалению, эту загадку нам уже не разгадать.Справка выдана, очевидно, матери Екатерине Леонтьевой для получения какого-то пособия, либо льготы.
Сдав экзамены, получить диплом Ганя не успел: 15 декабря 1942 года он уже был направлен в Читинский областной пересыльный пункт, откуда начался его путь на фронт. Но перед этим Ганя заехал в Балей, попрощаться с матерью и семьей Тимофея. Нина, дочь Тимофея, вспоминает:
- Стояли сильные морозы, а дядя Ганя приехал в длинном суконном пальто и легких полуботинках, надетых на носки. В шапке-ушанке, но не меховой, и в вязанных бабушкой рукавицах. Был на нем еще темно-синий костюм, брюки хорошо отглаженные, со стрелками. Я училась тогда в первом классе. Он привез мне голубой ридикюль, Геннадию деревянный самолет и какую-то игрушку трехлетнему Анатолию. Побыл он дома всего день или два. Потом на полуторке доехал до станции Приисковая (это 56 километров от Балея), оттуда поездом до Читы и дальше – на Запад…
Катерина провожала сына без причитаний, хотя слезы удержать не сумела: ее младшенький, последний, уезжал туда, где смерть ходит рядом каждый день. Дрожащей рукой перекрестила на прощанье, а ночью долго молилась о том, чтобы Господь сохранил ей Ганю. За Михаила и внучку Пану страха не было: они были здесь, на Востоке, а пушки грохотали на Западе, куда уехал младший сын.
Силою обстоятельств отец оказался на фронте, когда растерянность, неразбериха первых месяцев, тотальное отступление вплоть до Москвы были уже позади. От столицы немцев отогнали, были и другие успехи, которые окрыляли. Он не успел ощутить стыда поражения, боли вынужденного ухода из городов и сел. Наша армия, наконец-то встряхнулась и набралась сил.
Попал Гавриил Леонтьев в воздушно-десантные войска и перед фронтом, конечно, прошел специальную подготовку. Об этом говорит его свидетельство парашютиста ВДВ Красной Армии. Тренировочные прыжки с парашютом приходилось совершать из самолета У-2 и из аэростата с высоты от 400 до 850 метров. Были прыжки и ночные и дневные. В августе 1943 года военно-воздушную бригаду, в которой служил сержант Леонтьев, отправили на Степной фронт, где ожидалась серьезная операция.

Степным фронтом до 20 октября 1943 года назывался фронт, ставший впоследствии Вторым Украинским, командовал которым маршал Конев. Освободив Полтаву, Степной фронт 23 сентября 1943 года подходил передовыми частями своей левофланговой группировки к Днепру. Вместе с другими фронтами этого направления он выполнял директиву Ставки Верховного Главнокомандования, которая поставила задачу выйти к Днепру, занять там плацдармы и начать форсирование реки, в среднем ее течении. Войска, форсировавшие Днепр, проявляли величайшее упорство, храбрость и мужество.



Ганя Леонтьев в июле 1943 года. На кителе виден значок парашютиста



Удостоверение личности отца

Как правило, подойдя к реке, они с ходу устремлялись вперед. Не дожидаясь подхода понтонных и тяжелых средств наведения мостов, части пересекали Днепр на чем угодно – на бревенчатых плотах, самодельных паромах, в рыбачьих лодках и на катерах. Все, что попадалось под руку, шло в дело. Таким образом переправился через Днепр и мой отец со своими товарищами.
Представляя себе это, я часто вспоминаю главу «Переправа» из бессмертного «Василия Теркина» Александра Твардовского. Тем более, что это был один из самых любимых отцом отрывков поэмы, которую позже после войны он и по частям и цели-ком любил читать со сцены на гарнизонных концертах, а иногда, в хорошие минуты и мне, совсем еще маленькой, 6-8-летней. Может быть, поэтому у меня отпечаталось в памяти, что «Василий Теркин» была вообще первая книга, которую то ли мне прочитал отец, то ли я прочитала сама:

Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,
Кому темная вода –
Ни приметы, ни следа.

Ночью первым из колонны,
Обломав у края лед,
Погрузился на понтоны
Первый взвод.
Погрузился, оттолкнулся
И пошел. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым…
… Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна…



Читаю и представляю и своего молодого отца, и эту кровавую ночь, и переправу, не последнюю в его жизни. Потом была Свирь.
Переправиться через Днепр было мало. Надо было еще занять плацдарм на пра-вом берегу реки и во чтобы то ни стало удержать его. Немецкое командование срочно бросило против наших войск, успевших форсировать Днепр, группировку в составе двух танковых корпусов и до пяти пехотных дивизий. Они нанесли контрудар по нашим переправившимся войскам и сковали действия на букринском плацдарме. Не успев закрепиться, наши войска вступали в ожесточенные бои с противником, стремившимся сбросить их в реку. Однако, сколько фашисты ни старались, им это не удалось.
Тяжелые бои, завершившиеся крупным успехом, развернулись и на участке Второго Украинского (Степного) фронта при форсировании Днепра в районах Днепрокаменки и Домоткани, а также юго-восточнее Кременчуга. К сожалению, мы не знаем, на каком из участков этого фронта переправлялся с боями через Днепр Гавриил Леонтьев, мой отец. Я была молода и беспечна, и, слушая его рассказы о войне, легко забывала подробности. Отчетливо запомнила только то, что в тех боях он выполнял обязанности комсорга одного из подразделений, и задача перед ним была поставлена – поднимать бойцов в атаку, в данном случае – атаку на Днепр, а затем удержать захваченный плацдарм. По-видимому, задачу эту он выполнил с честью, потому что именно за форсирование Днепра отец был представлен к ордену «Красная звезда». Правда, награда эта была ему вручена только в конце войны.
При выполнении этой операции папа был легко ранен в руку, да еще контужен. Руку ему обработали и забинтовали санитары, а легкая контузия вскоре прошла сама. В полевой госпиталь, следующий за передовыми частями, он не стал обращаться, боясь задержаться в тылу и отстать от своих ребят.
Вот какой случай из фронтовой жизни отца рассказал мне мой брат Борис: однажды, вспоминал отец, их отправили на задание. Нужно было прыгнуть с парашютом. Десантники благополучно приземлились, но нужно было дождаться рассвета. Попрятав кто где смог парашюты, десантники притаились до утра. Отец наш решил поспать, положив голову на какой-нибудь камень или кочку. В темноте пошарил вокруг себя, нащупал что-то вроде булыжника и подложил под голову. Задремал, но с рассветом проснулся. Было уже достаточно светло. Взглянув на свою «подушку», он оторопел: оказывается, он всю ночь проспал на авиационной бомбе. Видно Бог и бабушкины молитвы хранили его. Долго переживать случившееся не было времени: десантники отправились выполнять задание.
После форсирования Днепра войска Второго Украинского фронта развернули наступление на Кривой Рог и Кировоград. Бои были тяжелые, на ряде участков наши войска вынуждены были отступить сначала на 10, потом еще на 25 километров до реки Ингулец и перейти к обороне. Однако, к началу января 1944 года Кировоград был освобожден, а к середине апреля, практически вся Украина была освобождена.
В мае этого же года Гавриила Леонтьева приняли в коммунистическую партию. Он был воспитан советской системой и это событие стало одним из важнейших в его жизни.
К середине мая на Втором Украинском фронте стояло глубокое затишье. Войска, правда, начинали готовиться к будущей Ясско-Кишиневской операции, но затишье затягивалось, многие уже устали от него, хотелось двигаться дальше, на Запад. В то же время на Севере готовилось серьезное наступление и там шла концентрация сил. Часть войск перебросили на Карельский фронт. В эту часть попал и отец.
У поэтессы-фронтовички Юлии Друниной есть замечательные строки:

Я много раз бывала в рукопашном:
Раз – наяву и тысячи во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Помню, однажды я спросила у папы:
- А страшно было там, на войне?
- А как ты думаешь? – ответил он вопросом на вопрос, улыбнувшись мне. И, по-молчав немного, стал серьезным, - Конечно, страшно. – Но уточнять и продолжать эту тему не захотел почему-то. Он вообще редко говорил о войне, или, быть может, мы редко расспрашивали его? Молодость эгоистична и больше увлечена своей жизнью.
Как-то 9 мая, в очередной День Победы, отец, как и положено в этот праздник надел свой парадно-выходной костюм, с приколотыми к груди наградами. Перебирая их, я поинтересовалась, какая из них ему наиболее дорога:
- Наверное, орден Красной звезды?
Он потрогал орден рукой, как бы оглаживая его.
- Каждая награда дорога, но мне все-таки как-то ближе и дороже медаль «За боевые заслуги», которую я получил за форсирование реки Свирь.
Вот, что я узнала тогда от отца. Это было на Карельском фронте в конце лета 1944 года. Тогда, будучи командиром артиллерийского расчета 241 артиллерийского полка 99 Гвардейской дивизии, он вместе со своими боевыми товарищами обеспечивал артобстрел противника во время переправы через Свирь десантников.
Был получен приказ Ставки: нанести фашистам решительный урон на Севере. Должен был придти в движение весь Карельский фронт, протянувшийся на полторы тысячи километров от Баренцева моря до Ладоги. Первый удар по врагу предстояло нанести на Свири близ старинного русского города Лодейное поле. Между тем, на противоположном берегу, на который предстояло переправиться нашим десантникам, на глубину до двухсот километров, почти до самой границы с Финляндией, немцами была организована оборона, и за каждым кустом прятались пулеметные и минометные гнезда, за стволами берез и елей притаились артиллерийские стволы. Как в таких условиях форсировать Свирь? Все что появилось бы на глади реки, было бы сметено смертоносным огнем.
И тогда было решено предварительно организовать ложную переправу. Саперы получили необычный приказ. Они набивали плащ-палатки сеном, обряжали их в старые шинели, прикрепляли к чучелам каски. Далеко не всем было понятно, чем занимались саперы. Подробности операции были известны немногим. Лишь позже узнали о них те, кто форсировал Свирь. Ложная переправа должна была вызвать огонь на себя, и тем самым немцы невольно открыли бы расположение своих огневых точек. И тогда советские артиллеристы должны были уничтожить эти огневые точки. А уж потом предполагалось начать настоящую переправу.
Было сооружено 12 плотов, на которые поместили подготовленные чучела, 12 добровольцев – десантников вызвались толкать плоты через Свирь. Начало операции было назначено на 21 июня 1944 года.
Ранним утром этого дня советские бомбардировщики и штурмовики известили, что операция началась. Когда авиация выполнила свою задачу, в 9 часов утра небо и земля вздрогнули от залпов сотен орудий – это уже артиллерия начала артподготовку. У одного из орудий вместе со своими бойцами находился командир расчета Гавриил Леонтьев. Артподготовка длилась три с половиной часа. Три с половиной часа артиллеристы глохли от непрерывной канонады, а лица их были черными от пота и пыли. Ответный огонь с немецкой стороны выбивал из строя боевых товарищей.
Когда-то, работая уже на городском радио, я задала отцу вопрос, который зада-вала тогда многим ветеранам Великой Отечественной:
- А что самое страшное на войне?
- Терять своих товарищей… - ответил он. – Вот представь: только что ты от него снаряд принял, повернулся, а он лежит, мертвыми глазами в небо смотрит. Перекинулся словом с другим, табачку попросил… а он у тебя на глазах ткнулся лицом в землю – и нет его. Оттащишь в сторону и продолжаешь свое дело. И горевать времени нет. Все это потом будет.

Карта боевого пути 241 артиллерийского полка 99 стрелковой дивизии, составленная отцом собственноручно.

… После той, трехчасовой, канонады артиллеристам дали передышку. Близилось время десанта. Пользуясь огневым прикрытием артиллерии, к тому времени к самому берегу Свири подошли танки и самоходные пушки. Саперы вытащили из кустов и столкнули на воду подготовленные плоты с чучелами. Чучела на расстоянии выглядели очень достоверно. Двенадцать добровольцев, привязав к поясам пробковые поплавки, бросились в реку и поплыли, толкая перед собой плоты.
Фашисты открыли огонь по мнимой переправе из всех своих уцелевших огневых точек. По воде хлестнул яростный свинцовый смерч. И тут же наша артиллерия опять начала стрельбу, на этот раз прямой наводкой по огневым гнездам врага. Орудия даже не успели остыть от предыдущего артобстрела. С берега было видно, как от ударов неприятельского огня разбился в щепки один плот, потом другой. Но уцелевшие продолжали двигаться, а стрельба с немецкой стороны становилась все реже и глуше. Наша артиллерия полностью подавила огневые точки фашистов. В этом была заслуга и моего отца – командира боевого артиллерийского расчета 241 артиллерийского полка 99-ой Гвардейской стрелковой дивизии.
Когда гвардейцы-добровольцы, толкающие плоты мнимой переправы, нащупали ногами дно и оглянулись, то увидели, что настоящая переправа наших войск началась. Вслед за первыми батальонами на реке появились машины-амфибии, а затем, спустив на воду понтоны, саперы начали наводить мосты. По эти-то мостам переправились за Свирь артиллеристы.
Отец очень гордился тем, что он был одним из участников этой беспримерной операции в июне-августе 1944 года. Для него важно было, что он выполнял конкретную боевую задачу – командовал орудийным расчетом. Форсировав Свирь, он вместе со своим полком прошел с боями через города Олонец, Видлица, Питкаранта до города Сортовала, то есть почти до финской границы. За Свирскую операцию Гавриил Леонтьев был награжден медалью «За боевые заслуги» и удостоен «Благодарности Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина» Правда, медаль его нашла только после войны.
В сентябре этого же года отца перевели в 13-ую Гвардейскую Воздушно-десантную бригаду 99-ой Воздушно–десантной Свирской дивизии и назначили комсоргом артиллерийского дивизиона. В ноябре ему было присвоено первое офицерское звание – Гвардии младший лейтенант.
Между тем Второй Украинский фронт, куда Гавриилу Леонтьеву предстояло вернуться, в августе начал Ясско-Кишиневскую операцию. Однако лишь в феврале 1945 года Гвардии младший лейтенант Леонтьев попал на ставший ему родным фронт. Он получил назначение комсоргом в 144 отдельный Гвардейский батальон связи 37 Стрелкового корпуса, который нахо-дился тогда уже на вражеской террито-рии, в районе венгерского озера Балатон. В течение января-февраля 1945 го-да советские войска вели там лишь оборонительные бои, не давая немцам отбросить их за Дунай. Свежеиспеченному офицеру Гане Леонтьеву после Свири и Карельского фронта показалось, что он попал почти «на курорт». Бывший казачонок из казахских степей впервые увидел Европу. Поразили его добротные богатые дома, окруженные виноградниками, поразило и то, что попросив пить у кого-нибудь из местных, он получал кружку вина. Вино пили вместо воды и оно почти ничего не стоило.